Читать книгу: «Маска»

Душный липкий туман, вперемежку с дымом от торфяных пожаров, плотной пеленой расстилался по долине. Эта муть необычного горчичного цвета обволакивала ландшафт, скрывая под собой деревья, кустарники, строения и дороги, и наводила ужас на местных обитателей, поговаривавших робко и с опаской о скором конце Света.

Маленькое село Ярышкино, находящееся вдали от оживленной трассы и окруженное кольцом леса и болот, начинающихся с северной стороны и простирающихся очень далеко, упираясь в соседнюю область, совсем утонуло в густой мгле. Село состояло из несколько посадов из деревянных домишек с унылым видом и церковь посередине, возвышавшуюся на высоком холме и загадочно светящуюся даже в такое омерзительно – мутное лето.

Местные старожилы, коих насчитывалось не более десяти человек, знали о дурной славе своего крошечного населенного пункта, уходящей своими корнями в позапрошлый век. Тогда это было большое торговое село с помещичьим именьем – родовым гнездом семьи Ярышкиных (от этого и произошло название); следы от именья сохранились и по сей день в виде останков сложного кирпичного периметра, торчащего из земли гнилыми глиняно-красными зубьями, поросшими густой травой, кустарником и тонюсенькими деревцами. Особенно хорошо сохранились ворота усадьбы: полуразрушенным усеченным овалом они почти смыкались сверху, потеряв лишь часть кирпичей верхушки, и теперь украшались дикорастущими цветами, пучками травы и вызывали невообразимую грусть у тех, кто ничего не знал об истории края.

Энергия внутри периметра вызывала ощущение священного и необъяснимого ужаса, словно являлась отражением глубочайшего человеческого страдания и муки, и боязнь просто сделать хотя бы один шаг за черту, дабы не окунуться в невидимые потоки зла и черноты некогда оторвавшегося человеческого сознания. Тех же, кто рискнул пересечь границы местного "бермудского треугольника", в последствии ожидала бессонная ночь с кошмарными сновидениями, в которых они подвергались нападению изуродованного демона; невроз с неопределенным и необъяснимым страхом всего и вся. Местные знали о случаях, когда особливо чувствительные субъекты после посещения "нечистого" места попадали прямой наводкой в психиатрическую больницу, а иные и вовсе пропали без вести… Периодами, аномалия загадочного места снижалась, ослаблялась, и почти все явления исчезали сами собой, а иногда, наоборот, Зло активизировалось и буйствовало на полную мощность. Нынешнее лето ознаменовалось именно обострением негатива и сгущением разрушительной энергии.

Несмотря на сравнительно незначительное отдаление Ярышкина от крупного областного центра, его тайна не выходила за пределы села, а сконцентрировалась и сгустилась именно там; так что никто ни из простых горожан, ни из исследователей странных явлений, ни из прочих любителей просто пощекотать нервы, не совались в запретную зону. Внешний наблюдатель, если бы таковой объявился, мог бы заподозрить, что все немногочисленные жители села и временные обитатели – дачники и гости, хранили гробовое молчание из соображений собственной безопасности, внушенной теми же самыми дьявольскими силами, но, к сожалению, закрытое поведение их оставалось неосознанным, не обдумывалось специально, – селяне ходили словно заколдованные.

1 глава

Тяжелую, в прямом смысле, атмосферу развеивал мощный кондиционер и весёлый настрой вечеринки, устроенной в честь Полины. Ее вишневого цвета сарафан на тонких серебристых бретельках сиял от обилия блестящих пайеток и страз, причудливый волнистый принт подчеркивал красивые формы; светлые от природы волосы, чуть мелированные для яркости, завивались вокруг нежной шеи, а блестящие ясные глаза сверкали от магически восторженного состояния. Сегодня она стала воплощением некой сказки, мечты, фантастической феей, очаровывающей окружающих великолепием и совершенством своего образа, залезающего в мозги безо всякого сопротивления. Примерно так любуются посетители какого-нибудь музея величайшим произведением искусств, творением гениального мастера, наслаждаясь гипнотическими потоками.

Необыкновенное состояние девушки происходило не от самолюбования или самодовольства, – оно продуцировалось ее сильным духом, волей и успехами в любимом деле. Поверхностный наблюдатель мог бы заподозрить в ней человека из шоу-бизнеса, топ-модель и тому подобное, не различив за внешним блеском волевого, амбициозного и интеллектуального человека. Она принадлежала ко врачебным кругам, особой прослойке населения в наше время (что-то наподобие бедной интеллигенции), и всеми силами старалась поднять свой статус и благосостояние, опираясь в основном лишь на внутренние ресурсы.

Сегодня в кругу друзей и сослуживцев она праздновала значительную победу в своей жизни: неделей раньше она успешно защитила кандидатскую диссертацию, приобретя научное звание на кафедре общей хирургии, а вместе с ним большее уважение и осознание своих недюжинных способностей. Работа Полины проводилась не ради галочки или привилегий, а явилась вложением собственных сил и наблюдений, и затрагивала область послеоперационных осложнений – самое больное место в хирургии. Результаты многолетних наблюдений и исследований способствовали интересным и неожиданным выводам и помогали до хирургической инвазии спланировать объем вмешательства, определить технику, подходящую для каждого конкретного случая и последующее ведение прооперированного. Во многом исследования базировались на типе личности больного, на психологическом состоянии перед операцией и на возможных реакциях на такой мощный стресс, как полостное вмешательство. До нее мало кто занимался холистическим подходом в хирургии, – всем известен факт, что хирурги стремятся побыстрее "отрезать" что-нибудь от тела, не обращая внимания на самого человека, как субъекта в целом.

Григорий искренне радовался за подругу, но почему-то в миг ее яркого расцвета и славы, он четко для себя уяснил, что никогда не свяжет жизнь с этим человеком, – он ее никогда не любил и полюбить уж не суждено. Все прошлые попытки заставить себя это сделать, настроиться на нее, оказались бесплодными и неизменно заканчивались глубоким разочарованием: нельзя насильно впустить в душу другого человека, – душа-то знает, что он не твой, и в самой ее недоступной глубине уже живет другой человек, другая женщина. С нею они давно переплелись невидимыми связями, эмоциями, интересами, желаниями. Не хватило у него сил, чтобы отторгнуть от себя дорогое, милое и незаменимое; и это точно не от того, что ты обязан по гроб заботиться о ней, как и полагают многие, а только от одного – чувства любви, запрятанного очень глубоко в подсознании…

Мужчина смотрел на лицо Полины, но увидел совсем другое, прежнее лицо своей жены. Это несколько озадачило и даже напугало его, – он осознал, что включилось воображение, используя иллюзию, некую подмену.

"Зачем? Что значит это видение?"– удивлялся он, – "две личности пытаются объединиться в одну что ли?" Ответ тотчас же всплыл из подсознания: "это всё твоя сокровенная мечта…несбыточная, тревожная…"

Некоторое время Григорий чувствовал на себе пристальный гипнотический взгляд, но погруженный в свои раздумья, он не реагировал на эту беспардонность. Теперь же, разобравшись в себе, он резко обернулся, и взгляды двух мужчин перекрестились: несколько секунд длилась своеобразная дуэль взорами. Противником, судя по выражению глаз, оказался Василий Щербаков – молодой цепкий хирург из их отделения. Несмотря на молодые годы (26 лет), он чувствовал свою уверенность как в хирургии, так и в жизни; часто провоцировал бурные дискуссии с опытными докторами, стараясь им ни в чем не уступать, за что больные уважали его и доверяли свои нездоровые тела.

Василий устремил на Григория взор, не скрывая своей неприязни: его плотно сжатые губы, прямой взгляд исподлобья, передавали определенный настрой, мысль, настолько сильно заряженную, что она легко читалась. Это молчаливое, но выразительное поведение выдавало упрёк и напряжение от несостоявшегося разговора. Григорий решил не оттягивать разговор, жестом указал парню на выход и стремительно встал.

От Полины не ускользнул намечающийся конфликт между мужчинами: праздничный настрой не помешал удерживать в поле зрения обоих. Василий был ее явным поклонником с тех пор, когда началась его ординатура. Он пытался заинтересовать девушку своим напористым и энергичным поведением; бывал с нею чуток и гибок или твёрд и нежен, но все оказывалось напрасным, – Полина не желала видеть в нем мужчину, а только лишь друга и коллегу по цеху. Подвыпившего парня особенно разозлило то, что королева праздника, по которой он вздыхал и денно и нощно, дарит свои выразительные и ласковые взгляды исключительно этому "мерзавцу" Разумовскому, вот его подхлестнуло разобраться с ним здесь и сейчас не мешкая.

Весь вечер Полина ощущала вокруг себя переизбыток внимания, вся энергия празднующих сконцентрировалась вокруг нее, и вот-вот случится эффект резонанса… и с кем-то могут треснуть отношения, нарушатся связи.

Она не приветствовала интриг вокруг себя, всегда инстинктивно протестуя против этого и выработав качество миротворца, вникающего в проблемы других и отводящего от себя избыток внимания. Она наблюдала как Василий бросал горячие взгляды то на нее, то на Григория и испугавшись, сделала было движение в очаг обострившегося застойного противостояния двух коллег, но вовремя притормозила: ее присутствие могло лишь разогреть бушевавшие страсти и тем самым нарушить status quvo спокойной и сдержанной личности.

Василий, наверное, так и не решился бы на откровенные обвинения старшего товарища по работе, фактически его куратора и руководителя отделения, если бы сегодня его страдания не усилились от горячительного и восхитительного блеска звезды: в голове произошла сшибка, и обычно подконтрольные эмоции, сбившиеся в запутанный клубок, потребовали немедленной разрядки. Нижняя губа, по-мальчишески пухлая, затряслась, когда шеф, почувствовав его душевный вопль, пригласил жестом выйти для разговора. Василий старался сделать шаг твердым, широким и устойчивым и, опередив соперника, первым вошел в курилку ресторана, резко развернулся к противнику и стараясь унять дрожь в руках, извлек из пачки сигарету, затянулся как можно глубже.

– Много куришь, Вась! – Григорий попытался разрядить грозовую атмосферу, не особенно жаждая "крови" незрелого в его понимании парня. Это замечание мгновенно обезоружило "противника", готового было к гневной тираде, – из головы мигом испарились все аргументы и эпитеты, предназначавшиеся как точечные уколы в самую душу. В итоге, он замолчал, опустив глаза, и носком ботинка довольно увлеченно стал выводить невидимый рисунок на кафельном полу.

– Говори, будь смелее! Я не кусаюсь и не имею привычки мстить. Но постарайся все же не выходить за рамки субординации и деонтологии, – сам же жалеть потом об этом будешь! Из уст Григория прозвучала упредительная команда, императив, своего рода палка, поставленная в колесо раскручивающегося конфликта.

– Да, я что…Я просто хотел сказать, что …– последовала продолжительная пауза, – не любите вы ее, Григорий Иванович! Так зачем ее держать, какой смысл? Она для вас просто красивая игрушка, вроде забавы! Вы не сможете ее понять и почувствовать…вот сегодня ее праздник, ее расцвет, а вы любуетесь на нее, как на каменное изваяние, – ни сердца, ни души не чувствуется.

Василий затаил дыхание и теперь ждал, что получит тяжеловесный удар по "шапке".

– Кто она мне, спрашиваешь? – неожиданно расстроенным голосом проговорил Григорий, – а я и сам задаю себе тот же вопрос и никак не отвечу на него уже несколько лет. Он не просто так разоткровенничался, а с пониманием, что столкнулся с человеком чувствующим, не пустым: он многое улавливает, отражает. «Эта мысль стала открытием сегодняшнего дня», —ранее он считал Василия способным, подающим надежды студентом, довольно кичливым и эгоцентричным. И вот, пожалуйста, – он снял маску, а под ней – человек! Григорий порадовался неожиданной метаморфозе: он давно никому не доверял своих чувств, прятал их от людей, ограничиваясь поверхностными "шапочными" отношениями. Прежде открытый и доброжелательный, он становился человеком одиночкой, биороботом, успешно справляющимся со своими обязанностями, но не с отношениями и чувствами; более того, чувства обрели амбивалентность, противоречивость.

Так что вопрос Василия и взбудоражил его, и угодил в самую непонятную болезненную область, хотя из глубины души всегда шел один и тот же ответ: "эта девушка из той плоскости сознания, где живет лишь работа, сотрудничество, где царствует коллективное чувство или коллективное бессознательное, но не более…"

–Ты ведь хотел сказать, что я не справедливо поступаю с ней? ограничиваю ее возможности?

Лицо парня смягчилось, и он смотрел на Григория удивленными, чистыми, еще юношескими глазами. Его голова слегка склонилась вниз в знак согласия с этим вопросом-утверждением. Василий кожей ощутил спокойную силу и выдержку этого человека и вновь спасовал перед ним, трепеща теперь перед разумностью и уверенностью сильной личности. Ему представился уникальный случай лицезреть целостный образ Григория, а не отдельные демонстративные проявления. Теперь он имел возможность "вразумить" открытого диалогу старшего товарища.

– Да, ведь она – человек! – на последнем слоге он сделал особенное ударение, эмоциональный акцент, т.к. хотел сказать, что человек с большой буквы, заслуживающий самого лучшего отношения, но тут же осекся, испугавшись реакции Григория: тот резко переменился в лице, потемнел, заиграл желваками, взгляд сделался отстраненным, словно он занырнул очень глубоко в пучину своего внутреннего мира.

Страшные воспоминания оставались настолько близки к сознанию, что тотчас же вылезали вновь и вновь, больно бередя душу. Слово "человек" было по-настоящему кодовым и вбросило его в прошлое время десятилетней давности, когда Марина, его жена кричала истошным голосом: "я – не человек больше! не обманывай ни себя, ни меня! – у меня нет лица, какой же я человек!?" Она уткнулась лицом в подушку, громко и безутешно рыдая. Григорий сидел возле нее и просто гладил по неприбранным волосам, не понимая,нн как можно ее утешить.

– Марина, я буду много работать, совершенствовать своё мастерство, заработаю чёртову кучу денег и отвезу тебя к лучшему пластическому хирургу. Для этого я стану самым лучшим, по-другому никак! – он страдал ничуть не меньше: черное и страшное будущее прочно внедрилось в мозги и скользкими, высасывающими всю энергию щупальцами, проросло сквозь душу. То, что случилось, – страшная трагедия и безвозвратная утрата не только внешнего облика, но и части личности самой Марины. Теперь она неизбежно будет другой, вне всякого сомнения! Разом рухнули все планы семьи на будущее: в лучшем случае их ожидало затворничество, в худшем, – полное разрушение и самоубийство Марины.

– Отстань, я все равно не буду жить, не хочу! Зачем я выжила? Это же не я теперь! Я больше не человек!

Каждое ее слово резало сердце на куски, причиняло адскую боль. Смотреть ей в лицо было ему не под силу, – страшная вина за случившееся накатывала все больше и ощутимей.

В тот незабываемый роковой день, десять лет назад, они проснулись рано утром самой счастливой парой, – наконец им подфартило вместе отправиться в долгожданный отпуск. Прежде никак не удавалось состыковать отпуска: в больнице работал довольно жесткий график отгулов, выходных и отпусков. В особенности, это касалось молодых специалистов, – им не давали никакого спуска. В основном, все праздничные дежурства с их многочисленными происшествиями и казусами, сваливались на молодые, еще недостаточно опытные и "матерые" головы молодых врачей, а отпуска приходились на весну, самое начало лета или середину осени. Так что, молодые специалисты по полной программе отдуваются за старших товарищей, порой проклиная медицину, в которую они рискнули войти словно в бурную полноводную реку, со всеми ее водоворотами, неожиданно глубинными или порожистыми местами, – способную заставить слабого барахтаться, захлебываться и тонуть, а рисковых и упертых выносить на крутые надежные берега, обеспечивая постоянный интерес и движение вперед, выводить на маячки с привлекательными высотами.

Григорий, в отличии от жены, давно определился со своим нелегким выбором: он не сомневался, что пройдёт все этапы профессионального пути, не прогнувшись, и его душевных сил точно должно хватить! Марина же, напротив, стала заметно колебаться из – за столкновения собственной ответственности перед нелегким трудом и давления извне – со стороны верхушки терапевтического отделения. Она считала, что ее не признают, да и просто «гнобят», откровенно мешая работать. Эти два острых угла кололи с разных сторон, от чего пропадало настроение и интерес ко врачебной деятельности, случались и порывы вообще уйти из этой сферы деятельности.

Самый страшный день, выпавший на первый совместный отпуск, со всеми ужасающими последствиями, расставил все точки над «I» в деятельности Марины, как она думала, навсегда!

– Мариша! давай телепатически влиять на «водил», не уступающих нам дорогу! Начинай "дышать" им в затылок и мысленно втюхивать одну и ту же фразу: "уступи, подайся вправо!"– супруги пребывали в отличном состоянии духа, и преодолев примерно половину пути, мчались на своем маленьком авто по крупной оживленной трассе на Юг России. Марина хохотала своим очаровательным звонким смехом, таким беззаботным и окрыляющим, что Григорию временами казалось, что он не водитель, а пилот, готовый стартовать со взлетной полосы. Он любовался женой, – сегодня она выглядела просто изумительно: ветер разметал светлые волосы волнистыми ручейками, то приглаживая их, то делая девушку похожей на Медузу-горгону, отчего она непрерывно поправляла волосы красивой белой кистью руки, не желая расставаться с освежающими потоками; обычно бледная белая кожа теперь сияла ровным румянцем, а искренняя мягкая улыбка не сходила с лица всю дорогу.

Чувство веселой игры и полета полностью поглотило их, увлекло: они испытывали настоящую эйфорию от окрыляющей и пьянящей свободы. Вырвавшись из тесного мирка больничных коридоров, навевающих настороженность и непрерывную ответственность, граничащую со страхом, они могли летать словно птицы, вырвавшиеся из долгого заточения.

Первой пришла в себя Марина, заметив очередной опасный маневр на дороге. "Полегче на виражах!"– встревожилась она, – "уж слишком мы увлеклись гонками!" "Да, милая, понимаю! Сейчас я обгоню вот этого зануду, что впереди тащится!"

"Того бегемота, что на фуре?" "Да…"

Все случилось в одно мгновенье…Восприятие Григория странно замедлилось, позволив наблюдать за вращением и траекторией полета булыжника, вырвавшегося из-под колеса впереди движущегося «большегруза». В его распоряжении, как мгновенно рассчитало сознание, оставалось не более нескольких долей секунды, чтобы увести автомобиль влево…увы, для этого потребовалось чуть больше времени для изменения линии движения, чем камню, летящему с большим ускорением навстречу. Чуть ослабив ударную силу о лобовое стекло автомобиля, булыжник угодил прямо в лицо Марине.

"Девушка выживет, – сообщил Григорию хирург из нейрохирургического отделения после сложнейшей операции, – но лицевой скелет и мягкие ткани лица очень сильно повреждены, – потребуется не одна пластическая операция для реконструкции костей и пересадка тканей, чтобы хоть немного вернуть ей человеческий облик."

Григорий очнулся от воспоминаний, терзавших его многие годы. За все прошедшее время он сильно изменился внутренне: душа постоянно приспосабливалась к тяжелой обременительной жизни, находилась в поиске пути, ограждающем от переживаний, ухода от них, – в итоге, личность приобрела искореженную, уродливую и несколько циничную форму. Его перестали тяготить любовные связи на стороне, лживость и постоянные обещания жене, что когда-нибудь наступит светлый день, праздник будет и на их улице, и все станет, как и раньше, а то и лучше.

Облик мужчины точно отражал неблагоприятные перемены в сознании: прежде теплые серые глаза с длинными темными ресницами, сделались серо-стальными, с холодным блеском; впалые щеки только подчеркивали жесткий рельеф лица. Многие женщины находили его божественно красивым, загадочным и мужественным, в упор не замечая обреченного и жестокого одновременно, выражения глаз. Один Григорий знал, что на самом деле грязь и апатия овладели его духом, срослись с внутренним "Я". А то, что внешне он ярок и хорош, его совсем не заботило, он не прикладывал никаких усилий, чтобы поддерживать обаяние, потому как считал, что все это фальшивое, напускное и не заслуживает никакого внимания. По отношению к Марине бессознательное также выстроило своеобразную защиту, – он не мог больше жить ее переживаниями. Сработал тяжелый механизм, медленно, но верно прокручивающий шестеренки и приближающий спасительную дверь в душу к полному смыканию. Осталась лишь небольшая щелочка, сквозь которую можно было обозревать и воспринимать чувства людей, но и те тщательно фильтровались, отбраковывались неприемлемые, а просачивалась в итоге лишь небольшая толика благоприятных и подходящих.

Тем не менее, силы еще подпитывались призрачной надеждой, придавленной любовью только к Марине. Остальные, сколь бы великолепны и совершенны ни были, отвергались или допускались без душевной близости.

Все мысли, образы и голоса из прошлого за одно мгновенье пронеслись в сознании Григория и погасли…ненадолго. За то время, пока Григорий пребывал в отрешенном состоянии, Василий не спускал с него пронзительного взора, словно пытаясь проникнуть в глубь его мыслей, считать их, определить, чем завершится внутренняя работа. Наконец, Григорий вспомнил о собеседнике, внезапно бросил на него взгляд, словно поймав его на своеобразном "подглядывании", но на удивление ординатора, глаза выражали подобие благодарности. Василий стал свидетелем мысленной исповеди, излияния его чувств и точно так же, – мысленно, поддержал Григория, не вмешиваясь и не встревая в сам процесс. Григорий по-дружески потрепал парня за плечо и с искренней улыбкой прервал многозначительное молчание.

– Пойдем, Вась, вернемся к столу, а то народец-то забеспокоился, наверное… подумают не весть что!

– Ага, – парень подчинился, и они возвратились вместе как два старых приятеля.

2 глава

Полина с облегчением выдохнула, когда мужчины, наконец, возвратились к общему столу, громко обсуждая мелкое недоразумение, произошедшее вчера с одним из готовящихся к операции больных и при этом шутили над забавным пациентом. Прошло всего-то 15-20 минут, как они отлучились, а ей это время показалось бесконечным: она предчувствовала, что разговор возымеет для нее какие-то последствия. Словно оглушенная, не смея вторгнуться в разговор, она слышала музыку и голоса окружающих, звучавших в ее голове растянуто, гулко, словно в испорченной магнитоле; фигуры танцующих передвигались неестественно медленно…Полина выпрыгнула из вакуума сознания, когда ожидание закончилось, но тут же, взглянув в глаза Григорию, ощутила щемящую пустоту под ложечкой. "Кажется, все кончено", – обреченно констатировала она для себя. Многие заметили, как на белом лице девушки внезапно выступил неравномерный румянец, а взгляд погас.

Их многолетний и монотонный роман, до последнего мгновенья, двигался по накатанной колее, и отношения никогда не выяснялись. В больничном коллективе он был притчей во языцах. Правда, окружение наблюдало лишь внешнюю сторону, – поведение красивой пары: их разговоры, обмен взглядами, прикосновениями, негромкие беседы. Все воспринималось ими изысканным, романтичным и вдохновенным. Многие украдкой вздыхали, завидовали и сетовали, что у них нет и не может быть подобных отношений, ведь пару составили удивительно красивые, почти совершенные люди, а они, к сожалению, не такие, – обиженные жизнью, судьбой, словом, чем и кем угодно, только не самими собой!

Григория удивляло благоговейно-трепетное отношение знакомых к их "идиллическому" роману (как они полагали), – никому и в голову не закралось, насколько все тягостно и натянуто, и что оба страдают: от одиночества – Полина и чувства вины – Григорий.

Разумовский легко опустился на стул рядышком с Полиной, он давно не испытывал подобного облегчения. Маска угрюмости и надменности слетела с его лица, и девушка с удивлением и страхом вперилась в его смягчившиеся черты, в необычно большие глаза (чаще они были сужены наподобие перевернутых полумесяцев); он даже выглядел моложе. Она слегка тронула его за плечо, призывая объяснить внезапную перемену.

– Что с тобой? – в голосе слышалась несдержанность, нетерпение. – Что сказал тебе Васька приятного и значительного, что ты сам не свой?!

– Напротив, я – сам и свой, – как никогда! – он заломил руки за голову, скрестив пальцы на затылке и слегка раскачивался по-мальчишески на стуле; физиономия сияла от удовольствия.

– Я слышу в твоем тоне вызов и жду объяснений, почему ты так со мной заговорил, – Полина начала сильно волноваться. Хорошее настроение сменилось упадком и разочарованием.

Изрядно подзаправившаяся к тому моменту публика, ничего особенного не заподозрила: оба красавчика как всегда мило воркуют, "забив" на свои семейные обязанности, – ошибочное устойчивое впечатление, что "счастливы вместе" не допускало иных сюжетов.

Григорий молчал, витая в своих необычных мыслях и ощущениях, закручивая в Полине пружину нетерпения. Она поделилась с ним тревожной мыслью, что радуется он явно не ее успеху, а какому-то непонятному своему достижению.

– Угадала! Точно! Зато Ваське огромное спасибо! – вот человечный человечек, оказывается! Он-то мне и помог…– ему хотелось сказать Полине гораздо больше, озвучить свои кошмарные чувства в течение целых десяти лет, которые приходилось прятать не только от нее и многих других, но и от самого себя. А сегодня произошло то, что Василий невольно спровоцировал откровения, значительно разгрузившие рассудок и душу.

– Что он сообщил тебе такое сверхъестественное, что ты вдруг изменился?!Как он тебя встряхнул? – голос девушки делался с каждым словом выше и жестче.

– Да, встряхнул – очень подходящее словцо! Хотел вначале обидеть, но вышло все с точностью до наоборот! – вылечил! Но сейчас не время для подобных разговоров. Давай радоваться, веселиться праздник же сегодня!

Григорий будто засветился внутренним светом: обычно бледная кожа на лице Григория стала яркой; внутри приятно разливались волны адреналина. Все происходящее с Полиной теперь напоминало ему игру, в которой он только что поймал девушку на роли собственницы, безраздельно владеющей всеми его потрохами. Неожиданно он физически воспринял, что нечто почти реально осязаемое выскальзывает из области сердца, где традиционно признается "топография" души. "Что это меня отпустило?"– отслеживал он свои переживания, и прямо перед собой увидел призрачный силуэт Полины. Фантом девушки располагался в аккурат между ними двумя. Рука мужчины невольно потянулась к полупрозрачному образу, но прошла сквозь него.

– Сумасшедший! Убери свои руки от меня! Совсем сбрендил? – Полина окончательно вышла из равновесия. Огромные голубые глаза наполнились слезами и напоминали сверкающие таинственные озера, очень глубокие, прозрачные и переполненные влагой. Длинные темные реснички склеились, роняя одну слезинку за другой.

Очнувшись от странной иллюзии, Григорий понял, что теперь более отчетливо способен различать свои чувства: он испытывал жалость к девушке, потому как ее надо оставить, точнее сказать, освободить от своего влияния, а он станет думать, что бросил, возненавидит, найдет немало эпитетов, по семантике не на много отличающихся от слова "негодяй".

Василий, насупившись, наблюдал за ходом сцены, не слыша, но понимая, что примерно происходит между ними. В душе он тихо радовался расколу пустых, болезненных отношений, (что подтвердил сам Григорий), вот только что-то гаденькое глодало внутри: при любом раскладе, Полина не его поля ягода, – запросы у нее высокие, а он – молодой хирург, пока еще мелко плавает, чтобы претендовать на изысканную женщину. "Впрочем, как знать? Вдруг, она пересмотрит свои приоритеты и сделает ставку на душу? Хотя, многое свидетельствует о том, что душа не обязательно должна присутствовать в ее жизни! – Полина – типичная перфекционистка, стремящаяся к успеху, окружающая себя только лишь талантливыми и успешными людьми, идущая на формальный, наигранно участливый контакт с мне подобными субъектами. Она давно покинула мужа – хронического неудачника, называя его "королем неудачников" и самостоятельно воспитывает дочку; она, в конце концов, еще любит Григория – великолепного хирурга в полном расцвете мужской красоты и сильно смахивающего на любимца женщин, голливудского актера Джонни Деппа; она…зачем я ее по косточкам-то перебираю, ведь люблю же! А, может, не люблю, а восхищаюсь?!Мал я, чтобы в подобных душевных вопросах разбираться! Но, похоже, что наверняка я влюблен в форму с очевидным налетом богатого содержания!"– Василий поймал себя на мысли, что рассуждательства случились во время ссоры любимой (в чем он уже не столь был уверен) и ее любовника. "Черт, я словил волну Григория! – ох и сильная же он бестия, мощная! Уважаю таких!"

Заметив, что подбородок у девушки задрожал, и она вот-вот разрыдается при всем честном народе, нанеся тем самым удар по собственному имиджу хорошо владеющей собой и не допускающей никаких эмоциональных ляпов леди, Григорий осторожно взял ее за предплечье и, протискиваясь через толпу танцующих, вывел из зала. Полина не сопротивлялась, и как только она удалилась из поля зрения коллег, дала волю слезам.

Чинно расхаживающие в холле охранники, обалдевшие от пунцово-зареванного вида блистательной красавицы, негромко, но достаточно для того, чтобы расслышать, обменивались между собой мнениями; "мол, перебрала дамочка сильно! – здесь такое бывает!"

– Замолчи, урод! – процедил сквозь зубы Григорий самому упитанному и наглому из охранников и быстро удалился из душного ресторана на улицу.

Ожидаемой свежести снаружи не случилось: едкая гарь от лесных пожаров плотной завесой висела в воздухе, снижая видимость до 2-3-х шагов; нереально высокая температура воздуха сбивала все возможные защиты организма, вызывая липкую испарину по всей коже и тяжелое глухое сердцебиение. Немного впереди себя он видел силуэт Полины, слегка пошатывающийся, неустойчивый, словно под хорошим градусом, он догнал ее и резко развернул к себе лицом. Девушка смотрела на него замутненным взором, а лицо ее оказалось в тени деревьев таким образом, что пятна от листьев падали на нос и подбородок. Григорий в ужасе отпрянул – ему показалось, что это изуродованная Марина в тот момент, когда все только случилось. Он невольно застонал и сделал насколько шагов назад. Так и застыли оба в ужасе на несколько мгновений, пока не услышали чьи-то торопливые шаги…это был Василий. Вмешательство парня оказалось как никогда своевременным: он застал до жути испуганных людей, представляющих собой что-то вроде застывшей скульптуры с характерным выражением страха в позах и лицах, причем, оба стояли спинами друг к другу.